Я совершенно не понимаю...

— Некоторые люди слишком рано начинают печалиться, — сказал он. — Кажется, и причины никакой нет, да они, видно, от роду такие. Уж очень все к сердцу принимают, и устают быстро, и слезы у них близко, и всякую беду помнят долго, вот и начинают печалиться с самых малых лет. Я то знаю, я и сам такой.

Он и не знал, что бывает такая тишина. Беспредельная, бездыханная тишина. Отчего замолчали сверчки? Отчего? Какая этому причина? Прежде они никогда не умолкали. Никогда.

А улыбался он потому, что молодость весела без причин, — в этом ее главное очарование.

— Со мною будет нехорошо, и я не хочу, чтобы ты погибала вместе со мной. — Только эта причина? — Только эта. — Я погибаю вместе с тобою. Утром я буду у тебя. И вот, последнее, что я помню в моей жизни, это — полоску света из моей передней, и в этой полосе света развившуюся прядь, ее берет и ее полные решимости глаза.