Я говорил
правду — мне не верили: я начал обманывать; узнав хорошо свет и пружины общества, я стал искусен в
науке жизни и видел, как другие без искусства счастливы, пользуясь даром теми выгодами, которых я так неутомимо добивался. И тогда в
груди моей родилось отчаяние — не то отчаяние, которое лечат дулом
пистолета, но холодное, бессильное отчаяние, прикрытое любезностью и добродушной улыбкой.